Интервью Свейна Хаугсгерда о революции в психиатрии

Весной 1968 года серо-голубой «Плимут» едет из Осло в Париж. Цель поездки — лекция известного и, возможно, немного самодовольного психоаналитика, но это не то, что психиатр Свейн Хаугсгерд запомнил из поездки лучше всего.

Нестор из норвежской психиатрии, ныне пенсионер, встречает нас свежесваренным кофе и дружелюбной улыбкой, когда мы приходим в гости. Упомянутая поездка в Париж уже стала легендарной и упоминается в книге Da postmodernismen kom til Norge . Подробнее об этом позже.

В гостиной по обе стороны обеденного стола стоят синие кофейные чашки. Вдоль одной стены — старая джазовая классика на виниле, а рядом — старое пианино.

— Да, бросить его стоит столько же, сколько и отнести сюда на пятый этаж. Поэтому мы выбрали последнее», — говорит Хаугсгерд, который недавно переехал сюда.

Если он играет на фортепиано, то не отвечает прямо, а говорит, что у него был старый контрабас, который он наконец-то смог продать в связи с переездом. От других мы узнаем, что он очень музыкален, но не хочет рассказывать ни о своей коллекции пластинок, ни о том, на каких инструментах играет. Он подходит к каминной полке, где находится обширная коллекция книг.

— Да, я пытался восстановить кое-что из того, что написал, когда знал, что вы приедете, — почти извиняющимся тоном говорит Хаугсгерд.

Бейте тревогу по поводу лоботомии

Его описывают как скромного, но в то же время принципиально радикального и бескомпромиссного человека. Это также отражено во многих книгах, стоящих на каминной полке, с такими названиями, как «Линии электропередачи Кьерлигетена» и «Новые взгляды на психиатрию». Когда последний вышел в свет в 1970 году, Хаугсгерду было всего 27 лет, и он работал помощником врача в Уллеволе. Тем не менее он был достаточно смел, чтобы поверить, что этот предмет «закрепился в бесплодной, описательной и классификационной традиции», и тем самым способствовал созданию антиавторитарного восстания против старой психиатрии - в то время, когда это было действительно необходимо.

Говорят, что последняя лоботомия в Норвегии была проведена в 1974 году. В том году Хаугсгерд вспоминает, что он дежурил в ночное время с коллегой в Гаустаде, когда женщина пришла на «психохирургическое лечение».

— Мы с Марит Ос были на дежурстве, когда вошла эта молодая женщина, - говорит Хаугсгерд. В подвале больницы у пожилого старшего врача была собственная лаборатория, где он проводил стереотаксические операции в основном на пациентах с болезнью Паркинсона. Но оказалось, что молодую женщину госпитализировали для лоботомии в подвале Гаустада. Два помощника врача восприняли это как воспоминание о времени, которое, по их мнению, закончилось.

— Марит забила тревогу, и мы оба пошли к начальнику ведомства, который сказал, что «надо положить этому конец», — продолжает Хаугсгерд.

И была остановка. Когда в Википедии говорится, что последняя лоботомия в Норвегии была проведена в 1974 году, возможно, речь идет об этом пациенте, который избежал операции с криком отчаяния благодаря Хаугсгерду и его коллеге.

— Насколько я знаю, по крайней мере, этому человеку не делали лоботомию, но, возможно, до тех пор это происходило с другими тайно. «Мы думали — даже тогда — что это относится к 1950-м годам», — вспоминает он.

Психоанализ и слезоточивый газ

Местом, которое побудило Хаугсгерда стать психиатром и, что не менее важно, бороться за более гуманную психиатрию, стало приют Рёнвик недалеко от Будё. Здесь отец был больничным капелланом и устроил сына на работу фельдшером.

— Условия были ужасные. У них были так называемые лечебные дни. «Это означало электрошок, и я также помню, как встретил там нескольких пожилых пациентов, перенесших лоботомию», — говорит 82-летний мужчина. Старые приюты характеризовались содержанием пациентов и патерналистским отношением, а также большой дистанцией между лечебным персоналом и заключенными.

Однажды отец встретил известного психиатра Лео Эйтингера и с гордостью сообщил ему, что его сын станет психиатром. Эйтингер, преподававший Хаугсгерду на медицинском факультете, сухо заметил отцу, что «он мечтатель». Хаугсгерд смеется.

— Вы узнали себя в этом?

— Да, в некотором смысле. Вероятно, он думал, что мне следовало бы больше интересоваться психиатрическими исследованиями и наукой. Но именно мой интерес к обществу, литературе и культуре сформировал то, чем я занимаюсь. Тем не менее в какой-то момент я принял докторскую стипендию, но она была связана с отделом социальных исследований, а не психиатрии. «Тогда я хотел провести сравнение немецкого и французского психоанализа, но у меня было слишком много интересов, и через год я отказался от этого», — заявляет он.

Потому что именно интерес к психоанализу и Жаку Лакану в 1968 году привез Хаугсгерда в Париж на серо-голубой машине вместе с тремя хорошими друзьями. Там они оказались в центре студенческого восстания.

— Мы находились в большом зале, где было много людей, многие из которых были одеты в костюмы в первых рядах или на первом этаже, как это можно назвать. Я помню, что Лакан был очень хорошо одет и, возможно, выглядел немного претенциозным и тщеславным. Но самое поразительное было то, что в зале было так много разных людей, разной длины волос и цвета кожи. «Это действительно была атмосфера битников», — вспоминает Хаугсгерд. Однако самое большое впечатление произвело то, что ждало за пределами лекционного зала.

— На улицах был полный беспорядок, и нам пришлось бежать от слезоточивого газа и полиции. На границе нас преследовали французские пограничники и обвиняли в том, что мы революционеры, которые приехали в Париж только для того, чтобы поднять шум. «Уйди!» — кричали они, — говорит психиатр.

Четверо друзей благополучно добрались до Норвегии и, в конце концов, по-своему, в последующие годы помогли сформировать норвежскую интеллектуальную общественность.

Терапевтическое сообщество

Революционный нарушитель спокойствия или нет, дебаты и многочисленные книги, опубликованные Хаугсгердом, вероятно, способствовали развитию более гуманистического и психодинамического понимания терапевтической среды в 1970-х и 80-х годах, прежде чем появились руководства по диагностике и пакетные процедуры, которые убрали их. Это не привело к получению докторской степени, но в клинике Свейн Хаугсгерд смог опробовать свои идеи новой психиатрии. Степень доктора философии, возможно, также была менее важной. В шестом отделении Уллеволя зарождалась терапевтическая культура, где среди начальства иметь психоаналитическое образование было чуть ли не более высоким статусом, чем иметь докторскую степень.

— Да, это было очень важно, — подтверждает Хаугсгерд и говорит, что отделение называлось просто «радикальное терапевтическое общество».

— Дни были такие, что каждое утро у нас проводились совместные встречи всего персонала и пациентов. Это почти можно было бы назвать групповой терапией, с последующим обсуждением среди сотрудников. Я также помню, что у нас были женщины с послеродовыми психозами, куда у нас была возможность принять всю семью. Для нас, только что окончивших институт, это показалось сильным и убедительным.

Вдохновленный опытом шестого отделения Уллеволя, он вместе с психиатрами Сидселем Гилбертом и Эндре Угельстадом основал полулегендарный проект Кастаньебаккен в больнице Гаустад. Это был лечебный центр, в котором большое внимание уделялось психотерапии и экологической терапии для молодых людей с серьезными психотическими расстройствами. Он стал отдельным сообществом как для пациентов, так и для персонала. Некоторые сотрудники до сих пор встречаются, спустя более сорока лет после закрытия.

— Чего вы достигли в своих мечтах с Кастаньебаккеном, думаете ли вы сейчас, оглядываясь назад?

— Я думаю, мы очень вовлеклись в каждого отдельного пациента. Мы хорошо их узнали, и многие из нас до сих пор помнят пациентов, которых мы там лечили, - утверждает Хаугсгерд и отмечает, что многие из тех, кто работал в Кастаньебаккене, до сих пор влияют на сегодняшние профессиональные дебаты, используя психодинамическое понимание.

Мечтал о журнале

Итак, книг вышло девять, а на восемьдесят втором году он пишет еще одну — на этот раз о тюремной психиатрии и военной травме. Кроме того, Хаугсгерда называют одним из ведущих норвежских экспертов по Лакану. Нам интересно, какое клиническое значение, по его мнению, имеют теории Лакана.

— Что я получил от Лакана в практическом плане - что уже есть в учении психоанализа от Фрейда - это создание ситуации, когда можно свободно говорить то, что приходит на ум. У меня были пациенты, которые собирали сны в надежде, что я смогу их истолковать. Но самое важное, что мы делаем в роли терапевтов, когда мы реагируем на вещи как вербально, так и невербально, — это не интерпретации, а то, что своей реакцией мы способствуем поддержке интереса пациента к дальнейшему мышлению, к тому, чтобы быть более открытым для себя и стать более присутствующим в отношениях. Я думаю, что терапевт должен поддерживать этот исследовательский процесс и способствовать тому, чтобы у пациента было меньше предубеждений по отношению к самому себе. Цель – более терпимое отношение.

— Есть ли у вас тогда какие-то предубеждения против себя?

Хаугсгерд на некоторое время замолкает.

— Хммм... Я несколько раз консультировался с Дональдом Мельцером (известный психоаналитик, прим. ред.), и он, наверное, был прав, что я немного боюсь конфликтов. И слишком сильные эмоции. «Это одновременно и сила, и слабость», — утверждает Хаугсгерд, и, продолжая разговор о психоанализе и терапии, он вскользь упоминает, что накануне вечером ему действительно приснилось сегодняшнее интервью с «Тидсскрифтетом».

— Что тебе тогда приснилось? – спрашиваем мы с любопытством.

— Нет, я это забыл, — лукаво улыбается Свейн Хаугсгерд.